Христианство: воля к власти

Неужели христиане наряду с иудеями и мусульманами создали богословие, в котором Бог изображен самовлюбленным и эгоцентричным? Мы, последователи Бога, порой бываем такими.

Однажды в кругу моих прихожан я познакомился с Джейсоном, вдохновенным молодым художником, который днем зарабатывал себе на жизнь в финансовом районе центра, а все остальное время, когда не спал, посвящал рисованию. Мы жевали вегетарианские деликатесы в Гринвич-Виллидж, когда Джейсон, уловив наше любопытство, любезно поделился с христианами своими мыслями:

— В подземке я обычно чувствую себя усталым. По пути домой я сижу, запрокинув голову. И тут подходят люди, которые втолковывают мне что-то об Иисусе. А я думаю; «Я просто не в состоянии сейчас вместить столько новых мыслей. Я измотан, я просто не могу. Мне нужен отдых». И он продолжал: — После 11 сентября мы нашли священное место на Юнион-сквер, куда боль приводила всех, независимо от нашей личной предыстории и убеждений: мы просто собирались, чтобы тихо побыть рядом. Ну, объединиться в нашем горе. Но какая-то христианская группа вторглась в это пространство с двумя здоровенными мегафонами. Они хотели быть больше всех нас. И мы лишились своего места для скорби.

Над столом раздался тяжелый вздох, который услышали все, и Джейсон продолжал:

— Почему бы религиозным людям не представлять свои идеи там, куда ходят все? Почему они не появляются в книжных и прочих клубах, на поэтических чтениях, в дискуссионных группах, на общественных мероприятиях? Именно туда все мы приходим, чтобы делиться мыслями. Почему же христиане, а если уж на то пошло, и представители других религий отсутствуют в тех местах, где им не позволено распоряжаться?

— Из-за этого всякий раз, когда меня привлекает мысль о Боге и религиозных учениях, — продолжал он, — когда мое сердце влечет меня в этом направлении, я чувствую себя так, словно совершаю какую-то ошибку. Боюсь, меня тянет туда, где я изменюсь к худшему.

Его слова перенесли меня в прошлое, в день 11 сентября 2002 года, когда мне позвонили с одной христианской семейной радиостанции по поводу телефонного интервью. Я приготовился рассказать о своем опыте работы в Нью-Йорке за двенадцать месяцев, прошедших после атаки террористов, и о том, что у нас появилась возможность научиться любить этот город и его людей. Но пока я ждал своей очереди в прямом эфире, я услышал, как двое ведущих расхваливают христианство и в буквальном смысле снисходительно говорят о мире в целом. Растерянный и слегка ошеломленный услышанным, я понял, что совсем не готов к интервью. Когда ко мне обратились в прямом эфире, я запаниковал и в ответ на первые, предварительные, вопросы, пробормотал что-то невнятное, лишь бы выиграть время и обдумать ответ на вопрос, который, как я уже понял, вскоре прозвучит. И он был задан точно в срок все тем же знакомым баритоном ведущего христианского радио:

— Пастор, скажите, вы не замечали, что в Нью-Йорке после трагедии люди с большей готовностью принимают Благую весть? Разве они не стали более восприимчивы к ней? У нас есть шанс завоевать этот город для Иисуса?

Я судорожно сглотнул — раз, потом другой. И за долю секунды, прежде чем заговорить, почувствовал, что конфуз, который должен был настигнуть этих двух покорителей мира, неминуем.

— Нет, — нервно признался я, и вдруг меня прорвало: я заговорил быстро, чтобы меня не остановили. — Нью-Йорк — прекрасная возможность для нас, христиан, кое-чему научиться. Большинство местных жителей считают, что воспринимать мир так, как мы, — значит сделать в нравственном отношении шаг назад. Для них христиане — не преданные последователи Иисуса на земле, а люди, одержимые своей религией. Нас считают людьми, которых, в отличие от Иисуса, на самом деле не интересуют земные страдания: нами движет потребность увеличить поголовье поклоняющихся Великому Иисусу на небесах. Они гадают, почему именно мы первыми бросаемся решать проблемы мира с помощью оружия, а не терпением и смирением. Я пришел к выводу, что именно нам после 11 сентября необходимо обратиться к путям Иисуса. — И я умолк.

Пояснений они не попросили. Внезапно они заговорили о чем-то совершенно постороннем, словно и не слышали меня. Интервью быстро закруглили, я не пробыл в эфире и половины обещанного мне времени. Повесив трубку, я завертелся в офисном кресле, потом уставился в далекую воображаемую точку, ожидая, когда уйдет нервная дрожь, и надеясь, что тиканье часов на стене подействует как акупунктура и принесет мне облегчение.

Я думал о моей собственной религии, осознавая, что именно наш комплекс превосходства превращает нас в низшую силу из всех, которые меняют мир к лучшему.

Но взглянув на ряд книг, недавно изданных новыми авторами, я почувствовал, что есть надежда. В этих книгах обсуждалась давняя одержимость христианства властью, жажда добиваться ее любыми путями в каждый исторический период — от времен императора Константина до эпохи императора Консьюмеризма. Меня утешило, что новое поколение пасторов, активистов, художников и писателей сумело высказаться за учение Иисуса и открыть множество поразительных примеров христианского смирения — и отдельных личностей, и общин, в прошлом и настоящем, любящих и меняющих мир.

Кроме того, я понял, что в наших самых обыденных обрядах и обычаях мы видим не того Бога, которого видят желающие «завоевать Нью-Йорк для Иисуса».