Смех, слезы и спонтанный подъем

На следующее утро после визита моих родителей в церковь я подъехал к ней раньше, чем обычно. Я припарковал машину, вышел на пустую стоянку, где днем раньше мы стояли в кругу родных и друзей. Дух Божий еще витал здесь, прохладу калифорнийской ночи уже вытесняло тепло встающего солнца. Меня переполняла радость от встречи с Богом и сожаления о жизни, потраченной на борьбу из-за религии.

Мне неудержимо хотелось засмеяться.

Над своей религией.

Так я и сделал; я засмеялся, находясь один на стоянке. Мы, люди, смеемся, реагируя на несоответствие. Смех — один из способов справиться с расхождениями нашей жизни. Вот наша мечта о мире, а вот, пожалуйста, — сам мир. Вот надежды, которые мы возлагаем на свою религию, а вот и сама религия.

И все мы — мусульмане, христиане, иудеи, атеисты, индуисты, буддисты, колдуны и так далее — согласимся, что между нашими сокровенными чаяниями и нашим опытом есть несовпадение. Это печально и вместе с тем прекрасно. И смешно. Богослов Томас Оден пишет:

«Мы — студенты Бога, взгляните на нас: образ самого Бога чешет нашу экзему; раздраженные геморроем, но способные на ответную божественную доброту; двуногие животные, мечтающие о вечности; мы играем в Бога, будучи негодяями, паяцами, оболтусами, — но негодяями, которые от всего сердца говорят "Господи, благослови", паяцами, которые подражают позе Супермена, оболтусами, которые вынашивают идею совершенного человека. Нам интересны божественные суждения, но в большей мере — состояние тормозов в нашей машине; потребители рациональности, мы не в состоянии привести в порядок финансовые дела; мы живы, но озадачены смертью. Таково существо, которое берется за перо и чернила и царапает туманные сентенции о Боге, отравляет своим дыханием воздух и разглагольствует о Духе, поминает Бога чаще всего, когда бранится, и вместе с тем называет Его "украшением сущего"».

Я пришел к выводу, что наша способность любить Бога, себя, людей и все живое растет вместе с нашей способностью смеяться. Мы смешны, и не смеяться над нашей религией, мировоззрением и философией (то есть, в сущности, над собой) было бы лжесвидетельством, ложью.

Мы постоянно путаем наши мечты и достоинство, с одной стороны, и человеческие реалии — с другой. Вот почему насмешки над религией — не просто способ подсластить пилюлю, спрятать замешательство под маской радости. Это, скорее, целеустремленная жизнь, позитивное мышление, сила намерения или закон избыточности. Это исповедь надежды. Это — акт веры. Такая способность смеяться, несмотря на все наше несовершенство в присутствии Бога, — то, что мы называем благодатью. Она окружает нас повсюду, и те, кто имеет глаза и уши, увидят и услышат ее, а также потрогают, понюхают и попробуют на вкус.

Я говорю здесь не о высмеивании своей или чужой религии. Насмешничество — акт исключения, юмор подразумевает принятие. Мудрость, позволяющая нам смеяться над своей религией, имеет божественное происхождение, она неизменно напоминает о нашем сотворении и служит противоядием для абсолютной зависимости от нашей системы управления Богом. Смех дает нам возможность относиться к себе менее серьезно, чтобы со всей серьезностью принять Бога и Его мир.

Стоя на автостоянке, я отсмеялся и понял, что сейчас заплачу.

И я заплакал. Так, как не плакал много лет. Я присел на бордюр рядом с машиной и закрыл лицо ладонями.

Как я жалел о том, что рядом никого нет.

Я жалел, что рядом нет других. Мне нужен был кто-нибудь, кто обнял бы меня, тот, кто мог бы меня простить. Может быть, люди, которым моя религия причинила вред.

Мы могли бы погоревать вместе. И утратить наши религии, чтобы обрести их.

С тех пор я не переставал мечтать о какой-нибудь межрелигиозной «службе слез», где мы могли бы забыть о своей исключительности. Мы слишком спешим заявить: «Вспомните их историю. Посмотрите, что они творят. Взгляните, как они равнодушны. Они слишком часто творили несправедливость. Они пролили кровь». Но кого бы мы ни подразумевали, говоря «они», когда мы судим других, мы судим себя. Я не просто не могу отречься от христиан, которые веками убивали именем Бога — они мои духовные предки, без них я не был бы христианином, — но и не могу отречься от убийств, которые совершали мои мусульманские или иудейские братья, потому что и они — мой народ. Если мы, люди, принадлежим друг другу, значит, это относится и к нашим злодеяниям. Угнетали и убивали всегда только мы.

Это мы должны попросить Бога и человечество простить нас за то, что сделали они.

Слезы помогают нам быть честными. Возможно, мы сумели бы признаться, что видим в конфликтах пользу. Мы увековечиваем страх, насилие и глупость не без причины. Они помогают нам продавать что угодно — от книг до танков. Они помогают нам оставаться у власти, безнаказанно совершать преступления, скреплять обязательства наших последователей, исцелять боль наших сомнений. Терпение, диалог, смирение, служение и мир просто обошлись бы нам слишком дорого. Мы воюем не за Бога, истину, справедливость или любовь, а за землю, ресурсы и власть. Все это отчетливо видно сквозь наши слезы.

Слезы не удается сдерживать подолгу. Томас Мертон пишет о спонтанном подъеме, который охватит наш мир:

«Все мы живем в эпоху величайшей революции в истории — гигантского спонтанного подъема всего рода человеческого: не революции, спланированной и проведенной какой-то конкретной партией, народом, страной, а стихийной борьбы всех глубоких внутренних противоречий, какие только существовали в человеке, откровениям хаотических сил внутри каждого. Такой выбор нельзя сделать добровольно, его нельзя избежать». Верить — значит стремиться всей душой и строить действенные взаимоотношения с тайной. При этом можно или принять других, или забыть о них.

Наши разнообразные тайны уцелеют, но может измениться то, как мы будем хранить их.

Мы можем хранить наши тайны, чаще смеясь над собой, чаще оплакивая чужаков, чаще чувствуя вихрь для всех нас. Нам лучше быть вместе.

А когда наметятся волнение и подъем, пусть победит жизнь.