Наши незамеченные сокровища

Более того, фетиш превосходит нас силой и не дает разглядеть сокровища наших религий. Вот почему нам нужны другие религии, вот почему взгляд на нашу религию со стороны помогает нам прозреть.

Пару лет назад, подыскивая съемную квартиру в Манхэттене, я познакомился с одной еврейкой, брокером по недвижимости (в Нью-Йорке можно взять недвижимость в аренду только через брокера). Однажды, отправляясь смотреть очередную квартиру, я рассказал моей спутнице о своих намерениях объединить иудеев, христиан и мусульман в общину общин, где мы могли бы учиться взаимозависимости. Она отозвалась:

— Отличная мысль! Думаю, иудеи и христиане могли бы поладить!

— И мусульмане, — напомнил я.

— Нет, никаких мусульман! — решительно возразила она. — Они умеют быть приятными, притворяться твоими друзьями и так далее, дождутся, когда ты начнешь доверять им, а потом возьмут да и взорвут себя. Это бомбы с часовым механизмом!

Я объяснил, что вырос в мусульманской семье и что в бывшей Югославии мусульмане были миротворцами, которые считали насилие препятствием к посвящению жизни Аллаху. Объяснил, что никогда не видел, чтобы кто-нибудь из моих друзей или родственников-мусульман был агрессором или проявлял мстительность. Насилие было ниже их достоинства, они считали его верным способом опозорить себя и Бога. Убить — значит отнять жизнь, возместить которую невозможно, следовательно, человек не имеет на это права.

Я рассказал, что до начала войны в Боснии вся Югославия смотрела наш аналог-шоу «Субботним вечером в прямом эфире» (Saturday Night Live): в одиннадцать вечера по субботам буквально все приклеивались к телевизорам, с нетерпением ожидая возможности дружно посмеяться. В Сараево комедийными актерами были преимущественно мусульмане. Вспыльчивые балканцы не умели смеяться над собой, и когда требовалось подтрунивать над всеми сразу, эту ответственную задачу доверяли мусульманам.

— Вот мои представления об исламе, — заключил я. — Я похож на бомбу с часовым механизмом?

Она не ответила. У нее были свои впечатления, у меня — свои. Но за кофе в конце длинного дня, после осмотра всех квартир, она призналась:

— Я еврейка, и мне страшно. Я помню фотографии времен холокоста, которые я видела в детстве. Взрослые предупреждали меня об уроках истории, страх поселился во мне навсегда. Мир хочет уничтожить нас, мне говорили, что наши страдания отличаются от страданий других людей. Другие нас не понимают. Я ездила в Израиль и видела там страх. Я хочу углубиться в свою религию, но пока мое еврейство опирается всего на два столпа: боязнь очередного холокоста и страх потерять Израиль. Их недостаточно, чтобы поддерживать религию. Мне необходим более глубокий иудаизм. Я ответил, что, с моей точки зрения, иудаизм гораздо глубже. Значительно глубже. Он простирается до сокровенных глубин жизни, где уродство человеческого опыта перемешано с его великолепием. Я сказал, что у иудеев есть дар для всех людей, особенно для христиан и мусульман. «Израиль» дословно означает «тот, кто борется с Богом». Разве это не про всех нас? Я продолжал перечислять все, чему научился у иудаизма и каким стал благодаря ему, в том числе упомянул: с тех пор как двадцать лет назад я стал христианином, я каждую неделю соблюдаю субботний день от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу. Без иудаизма моя христианская вера не смогла бы выжить.

— Ваше благословение неизмеримо больше ваших опасений, — заключил я.

И глаза моей собеседницы просияли.