Борьба за власть в Царстве Божьем

К особенностям большинства религий и идеологий относится утверждение, что всему миру необходимо то, чем владеют они. Рассмотрим в качестве примера отношение многих христиан к Иисусу. Они верят, что Царство Божье, о котором говорил Иисус, неотделимо от познания Иисуса как личности. В этом случае напрашивается вопрос: присутствует ли Царство Божье во всей жизни, среди любых людей, на протяжении всей истории, или же это царство ограничено исторической личностью Иисуса и таким образом отсутствует почти во всей жизни, человечестве и в истории?

Ответ на этот вопрос зависит главным образом от того, готовы ли христиане позволить, чтобы их религия отступила на второй план, пропустив вперед нечто превосходящее ее. Мой друг Шон Эванс — психолог из лучшего в стране лечебного учреждения для невменяемых преступников больницы Паттон-Стейт в Хайленде, Калифорния. Это непростая работа, чреватая взрывными эмоциями, запутанный узел бюрократических правительственных сил, место непосредственного столкновения с преступным и безумным поведением, с трагическими историями тех, кто от него пострадал. Люди, подобные Шону, не могут позволить себе роскошь упаковывать свои мысли в красивые слова. В церкви Шону свойственно высказываться резко и недвусмыслен­но, озвучивать истины, которые многие улавливают, но редко выражают.

Так, когда Шон сказал группе наших прихожан, что «крест стал христианским фетишем», у каждого из нас мелькнула мысль, а не кощунство ли это. Нас охватило желание броситься к окнам и спрыгнуть с борта корабля, увлекающего нас в бездну ереси. Подобные заявления, сделанные в церкви, представляли угрозу и для веры, и для общественного положения в церкви.

Но, несомненно, замечание Шона было откровенным и высказанным из добрых побуждений. Как только оно коснулось нашей мыслительной системы, игнорировать его стало невозможно. Едва вернувшись домой, я набрал в поисковике Google слово «фетиш».

Применяемый приверженцами вуду, индейскими племенами, служителями культов и адептами магии в виде амулета или талисмана, фетиш наделяет силой человека, который им владеет. Подобно атому, можно сказать, что крест — предмет, который можно держать в руках, носить на шее, вешать на стену или хранить в шкатулке. Однако проблема не в ношении креста. Обладание металлическим, деревянным или кожаным крестом было важным духовным инструментом на протяжении всей истории христианства.

Но владеть крестом можно по-разному. Под «владением» я подразумеваю не просто возможность купить его или продать, взять в руки, выбросить старый или сделать новый. Проблема владения возникает, когда христиане воображают себя единственными хранителями того, что символизирует крест.

Таким образом, одно/h2 из определений «фетиша», которое имел в виду Шон, что он и пояснил мне по телефону на следующий день, гласило, что фетиш — «часть целого, которую мы насыщаем силой целого и пользуемся ею, чтобы обрести ощущение контроля над целым».

Крест Иисуса — объект события, ограниченного временем и местом, зафиксированный и сохраненный теми, кому дорога история христианства. Для нас это не просто отличительная черта, а центральная глава повествования, несущая многогранный смысл.

Однако следует спросить, изменилось ли что-нибудь в Боге, когда Иисус находился на кресте. Была ли любовь Бога к нам вызвана крестом, или же крест был выражением любви, которая есть всегда и повсюду?

Было ли то, что истинно о Боге на кресте, истинным лишь у креста? Или то, что было истинно о Боге на кресте, истинно о Боге среди людей?

Стоит ли дорожить объектом события, который дает благодати и истины большую часть пространства времени и помещает эту благодать и истину в историю единственного человека?

Не наделили ли хранители истории креста эту историю властью вмещать Бога целиком, таким образом поставив себя в положение менеджеров Бога, владея единственным комплектом ключей от вселенской истины?

Вполне понятно, что хранители учения о таком объекте события, как крест, вряд ли способны с легкостью понять и принять точку зрения тех, кто не участвовал в этой привилегированной сделке, родившись не там и не в то время или же не соответствуя сделке по условиям, выдуманным ее рассказчиком, с которым они столкнулись. Христианам нравится рассуждать о «позоре креста», о том, что страдания одного человека (который был Богом или в котором пребывала полнота Божества телесно — смотря о чем ведут речь христиане) в конкретном месте в определенный момент истории — способ, которым Бог явил себя. Этот позор страданий, унижений и любви христиане считают невыразимым утешением в первую очередь потому, что благодаря этому красивому парадоксу они оказываются в выигрыше.

Я пришел к убеждению, что крест уникален не только своим локальным и историческим значением, но и тем, что он служит окном во что-то гигантское и общечеловеческое. Бог терпит смерть со всеми мыслимыми несправедливостями, угнетениями и страданиями. Бог предпочел страдать вместе с нами с тех пор, как начались страдания, и продолжает делать это вместе со всем сущим во все времена. Рождение, жизнь, смерть и воскресение того, что по-настоящему ценно, происходило еще задолго до того, как появился термин «христианство» или возникло христианство как явление. Следовательно, для меня Иисус — не только христианское, но и космическое явление, взаимосвязанное с творением и жизнью. Рождение, жизнь, смерть и воскресение Иисуса для меня и моего сообщества — окно в сущность Бога, показывающее, каким он был и каким будет — наше общее «тонкое место».

Крест — наше сокровище, а не фетиш. Поклонение кресту как фетишу подразумевает отсутствие благодати в мире. Вместо того чтобы признавать ее во всем живом, повсюду среди людей, поклонение кресту как фетишу непрестанно доказывает отсутствие этой благодати. С болью, которую вызывают заявления хранителей истории креста, может сравниться лишь радость того, кто обнаружил, что любовь олицетворяет Иисус, что не христиане владеют ею — она вплетена в ткань самой жизни. Любовь, благодать и прощение характерны для всего Божьего мира, а не только для христианского.

Ощущение власти над Богом привлекает нас — существ, измученных неопределенностями. Но если рассматривать это ощущение с дальним прицелом, оно представляет собой жажду власти над Богом, подрывающую нашу веру. Тайна религии, которая во всеуслышание называет себя брокером Бога, теряется, становится абсурдом. Даллас Уиллард, почтенный евангелический философ-христианин, проницательно отмечал, что многие церкви на самом деле существуют для того, чтобы уклониться от Бога. Бог может быть благополучно помещен в понятия нашего богословия или укрощен ходом нашей литургии. При таких обстоятельствах можно добиваться корыстных человеческих целей, привлекая на свою сторону божественную силу и позволение. Можно избрать жизнь без Бога, но с «благословением Божьим»!

От такого предложения трудно отказаться.

Стремление претендовать на роль хранителя Бога и Божьего благословения — черта, присущая не только христианству. Используется ли завет Бога с евреями как фетиш, обращенный против других народов? Может ли Коран быть фетишем, используемым против Аллаха? Разве не может быть фетишем наука, если ее обращают против земли?