Глава 9

Когда мой Бог становится вашим Богом

В секуляризованной Европе, где я вырос, подавляющее большинство людей не придерживались каких-либо традиционных религиозных убеждений. То же самое относилось и ко мне в школьные годы. Мы, большинство, явно отличались широтой взглядов. Верующие же были в лучшем случае эмоционально или интеллектуально слабы, а в худшем представляли опасность для общества в целом. Так или иначе, им не следовало доверять ответственную работу и высокие посты.

«Разве можно рассчитывать на представителя власти, который верит в какие-то туманные идеи вроде Бога, а не опирается на рациональное мышление, когда он принимает решения?» — спрашивали мы друг друга и качали головой.

Вот почему родные выгнали меня из дома, когда я решил стать христианином. Они хотели, чтобы я усвоил суровый урок, касающийся религии, и чтобы он пошел мне на пользу. Хотя мой отец твердо помнил о своей этнической принадлежности к мусульманам, он не был по-настоящему верующим. Как бы странно это ни прозвучало, он был и идейным мусульманином, и столь же идейным врагом религии. Он просто хотел хорошо жить — а это, как уже было сказано ранее, означало радоваться жизни и беречь свою честь — так, чтобы его не беспокоили религиозные люди. Он считал, что мир разделен на два лагеря: нормальных людей и религиозных людей. А я переступил черту, перешел на другую сторону. После четырех месяцев тревожного сосуществования, слез, угроз и уговоров, отец счел последним средством изгнание из дома и семьи. Он объяснил мне условия и объявил: «Выбирай: или мы, или они».

«Если в следующую субботу пойдешь в церковь, домой не возвращайся», — предупредил отец. В четверг я погрузил свои вещи в машину друга и уехал. Я стал блудным сыном, оставил моего земного отца» чтобы быть рядом с небесным. Такой вот выбор.

Я оставил тех, кого раньше звал «мы», чтобы присоединиться к тем, кого называл «они».

Несмотря на то, что позади я оставил слезы, крики и бесконечные споры, покинуть дом оказалось труднее, чем я рассчитывал. Я начал скитаться из одного дома в другой, жил у товарищей по загребской церкви, готовых помогать мне, но повсюду мне недоставало тепла, прикосновений, звуков, вкусов и запахов моей родной семьи.

Однако какими бы трудными ни были эти двухлетние скитания и тоска по дому, в результате моего обращения в веру произошло кое-что еще более страшное.

Мой мир сжался.

Из моей жизни ушли сотни людей, не принадлежавших к числу христиан. Я обнаружил, что общаюсь почти исключительно с христианами. Я стал последователем Единого Бога, но мой мир оставался разделенным. Для нехристиан мы, христиане, были чужие, «они». Для нас, христиан, чужими были атеисты, иудеи и мусульмане — «они». Разумеется, мы, христиане, никогда не признавались в этом, но строили свою жизнь так, чтобы избегать «их». Мы отгораживались от «них», «они» отгораживались от нас. Все мы считали, что мир стал бы лучше, будь в нем побольше «своих» и поменьше «чужих».

Конечно, я видел и других людей, но не жил с ними. По крайней мере, по-настоящему. Разумеется, я делал вид перед самим собой и другими, что это ничего не значит, но со временем, пока они отвергали меня, начал отвергать их, в итоге мой мир существенно сжался, и, как я понял позднее, мое сердце сжалось вместе с ним.

Оценочные критерии перевернулись. «Разве можно рассчитывать на человека, который в трудную минуту, когда надо принимать решение, полагается на собственный разум с его ограниченностью и своекорыстием?» — вопрошали мы, христиане, и качали головами.

Через десять лет до меня вдруг дошло, что у меня не осталось близких друзей-нехристиан! Я просто взял и перешел на другую сторону! Осознание было мучительным и унизительным. В месте, куда вонзалась божественная заноза, образовалось острое воспаление, особенно когда я понял: жизнь в изоляции, неважно, на какой стороне, — это вовсе не жизнь, имеющая характер вечной.